в данном ментальном поле. Так, западные специалисты в этой области питают надежды на тестовые испытания, в частности, на Миннесотский многофакторный личностный опросник (авторы – амер. Хозевей и Мак-Кинли). Он состоит на сегодня из 500 разнообразных шкал типа «диабетическая предрасположенность», «музыкальность», «сексуальные предпочтения» и т. д. и т. п. Причем, само обилие шкал не дает возможности их сопоставить, «выглядеть достойно»; шкалы имеют прожективно-проективный характер и предполагают выбор тех или иных альтернатив, учитывают и внутриличностные, и поведенческие реакции испытуемого.
Такой путь исследования интересен, но слишком этнически специфичен и не имеет универсального значения (аналог – тест Айзенка). Русская философско-религиозная школа мысли пошла по другому пути, обозначив его так: «Идея нации – не то, что она думает о себе во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности». Нам остается только одно: разгадывать эту идею.
Традиционно разгадка шла по блокам: гражданство, религиозность, национальность. Экспликация этих составляющих обычно рождает в сознании знаменитую триаду: самодержавие, православие, народность. Это неудивительно: триипостасность российской ментальности – вещь чуть ли не удостоверенная. При этом, как Троица, каждая из ипостасей «нераздельна», «неслиянна» и «равночестна». Исследовательский подход к российскому менталитету в блоке «гражданство» требует рассмотрения сложнейших исторических и актуальных взаимоотношений личности и государства со всеми социально-психологическими и социально-политическими характеристиками. Здесь также могут быть выделены нерефлектируемые и рефлектируемые пласты. Последние, например, связаны с судьбоносным спором славянофилов и западников, которые, в принципе, сознавали, что делают общее дело, что представляют собой, по меткому выражению Анненкова, две стороны русского патриотизма.
Гораздо труднее браться за нерефлектируемое, выражаемое, в первом приближении, альтернативой: «теплая зависимость» или «холодная свобода». Выбор «теплой зависимости» имеет своим источником веру (не обязательно религиозную, например – веру в царя-батюшку). Если свобода – трезвость, то вера – чудное опьянение, создающее радостное отношение к собственному бытию или, как говорили древние, «амор фати» – любовь к своей судьбе и участи.
До революции у многих семей был духовник, отвечавший перед Богом за членов семьи. Достоевских, например, опекал известный старец Амвросий Оптинский, к которому писатель ездил после смерти сына Алеши и возвратился успокоенным. Кто успокоит нас в наши страшные дни? Вера – это чувство вины и надежда на ее прощение, это просьба о помощи и, несомненно, помощь. Можно ли без этого жить?
Свобода, напротив, холодна, ее второе имя – одиночество, стояние на юру, на вершине под всеми ветрами. Удивительно ли вечное российское стремление духом воспарить, но телом уходить от этого заоблачного края мира
