землю в Кламаре, где и поселился. Тут он вновь вспомнил о своей профессии и стал оказывать помощь всем, кто в этом нуждался.
В то время, о котором идет речь, ему было около шестидесяти лет, но он все еще обладал недюжинной силой и бодростью. Месье Лефевр вел правильный образ жизни, который и помог ему сохранить здоровье. Только одно отравляло ему существование: судьба не дала ему сына. После нескольких лет супружества жена подарила ему ребенка, но это была дочь – та самая мадемуазель Мари, двадцатитрехлетняя девушка, с которой мы встретились, когда в дом ее отца привезли раненого.
Лефевр ни дня не переставал мечтать о сыне. Он был уже в отставке, когда в один прекрасный, или, вернее, счастливый день случайно встретил у конторы для найма кормилиц неизвестную женщину с годовалым ребенком на руках. Она взяла малыша на воспитание за хорошую плату, но так как родители уже несколько месяцев не высылали денег, кормилица явилась в Париж, чтобы вернуть им сына, но, несмотря на все старания, никак не могла их разыскать.
Это был толстый, несимпатичный и притом грязный ребенок, к тому же неисправимый плакса – но все же мальчик. Месье Лефевр заплатил кормилице за все просроченные месяцы, дал ей свой адрес на случай, если родители решат отыскать малыша, и с триумфом понес домой вновь приобретенное сокровище. Ребенок был не крещен. Месье Лефевр, получивший при крещении имя Состена, передал это имя, как крестный отец, своему воспитаннику.
Ребенок тем временем подрос. Нрав у него был невыносимый, но ему все прощалось, так как он был мальчиком. Месье Лефевр хотел сделать его чулочником, но Состен не выказал ни коммерческих талантов, ни способностей к какому бы то ни было ремеслу. Он любил только бегать по улицам и по полям, прыгал и веселился, как воробей, потому и получил свое прозвище, которое закрепилось за ним навсегда. Месье Лефевр, человек терпеливый, старался привить свои взгляды и идеи приемышу, но Фрике выслушивал его скучные рассуждения только для того, чтобы тотчас забыть их. В десять лет Фрике был настоящим уличным мальчишкой, в пятнадцать – законченным сорванцом. А в восемнадцать, незадолго до начала нашего рассказа, месье Лефевр, несмотря на свой мягкий, снисходительный характер, был вынужден выгнать приемного сына на улицу, потеряв всякую надежду на то, что Фрике исправится.
Несмотря на все это, у доброго старика не хватило силы духа выгнать его вновь, когда Фрике явился в Кламар со своей странной находкой. Почти весь день провел добряк Лефевр в комнате раненого. Наконец-то ему удалось привести гостя в чувство, но тут у несчастного начался лихорадочный бред. Напрасно домочадцы стучали в дверь – старик никого не подпускал к своему пациенту. Лишь вечером, дав больному успокоительные капли, месье Лефевр велел позвать к себе Фрике и посадил его перед собой. Старик был серьезен и важен, как следственный пристав. Фрике, еще никогда не видевший его таким, ощутил нечто вроде страха.
– Состен, – начал взволнованным голосом Лефевр, – я воспитывал тебя, и на мне лежит ответственность за то, что твои дурные инстинкты взяли верх над чувством долга и чести, которое я всегда старался внушить тебе.
