принесла бы пользу нам обеим. Сейчас у меня есть некоторые причины полагать, что королева считает иначе, ибо в противном случае она не отказала бы мне в моей просьбе столь грубым образом. Кажется, будто ей важнее дружба с моими непокорными подданными, нежели со мною, правительницей, равной ей по рангу, хоть и не столь мудрой и опытной, однако же вместе с тем ближайшей родственницей и соседом… Мне от нее нужна одна лишь дружба, я не сею смуту в ее государстве, не веду переговоров с ее подданными, хоть и знаю, что в ее королевстве найдется много тех, кто с удовольствием принял бы то, что я могу им предложить».
Это сильная угроза, возможно, более сильная, нежели умная. Ибо, не успев еще ступить на землю Шотландии, Мария Стюарт выдала свое тайное намерение при необходимости перенести борьбу и в земли Англии. Посол вежливо ушел от ответа. Мол, все сложности связаны лишь с той причиной, что Мария Стюарт в свое время включила английский герб в состав своего. Но на подобное заявление у Марии Стюарт давно готов ответ: «Господин посол, в то время я находилась под влиянием короля Генриха, моего свекра, и короля, моего повелителя и супруга, и все происходило исключительно по их приказу и повелению. С момента их смерти, и вам известно об этом, я никогда не носила ни герба, ни титула королевы Англии. Полагаю, подобные действия должны были вселить уверенность в королеву. Помимо прочего, моей двоюродной сестре, королеве, нельзя было бы считать таким уж бесчестием, если бы я, будучи королевой, тоже носила английский герб, ибо известно мне, что и другие, рангом ниже меня и не столь близкие родственники, носят этот герб. В конце концов, не станете же вы отрицать, что моя бабушка была одной из двух сестер короля, ее отца, причем старшей».
Тем не менее под этой вежливой формой таится опасная угроза: Мария Стюарт снова подчеркивает, что происходит от более старшего родственника, и таким образом снова подкрепляет свое право. И стоит посланнику попытаться умиротворить ее и попросить ради разрешения неприятного происшествия сдержать данное слово и подписать Эдинбургский договор, Мария Стюарт, как и всякий раз, когда речь заходит об этом щекотливом вопросе, начинает откладывать принятие решения: мол, она ни в коем случае не может сделать этого, не посоветовавшись с парламентом Шотландии; однако и посланник, в свою очередь, не может заверить ее от имени Елизаветы. Всякий раз, когда переговоры принимают критический поворот, когда одной или другой королеве необходимо четко и недвусмысленно поступиться какой-то частью своих прав, в дело вступает неискренность. Каждая из них судорожно сжимает в руке козырь; так игра затягивается до бесконечности и становится трагической. В конце концов Мария Стюарт резко обрывает переговоры о свободном проезде; ее действия порывисты и напоминают рвущуюся ткань: «Если бы приготовления мои не были успешны, то, возможно, неприветливость королевы, Вашей повелительницы, и могла бы расстроить мои планы. Однако теперь я преисполнена решимости рискнуть, что бы из этого ни
