чем гостем сделаться, хочу разузнать про соседа… И было это снова против правил, только перечить они не рискнули – нутра не хватило. И тогда он спросил напрямик:
– Кто меньше вам в радость – вечный гость или тихий сосед? Они помолчали, озадаченные эдакой дерзостью, переглянулись, посмотрели на ружья, а после один из них, поведя лопатками, внятно произнес:
– Бывает кое-что еще. Порой бывает, что нет ни гостя пригожего, ни соседа, а есть разве что путник, неприкаянный, словно бродяга…
– Ага, – согласился тот. – Только ведь путник сам себе привал выбирает. Да и не всякий путник – бродяга. Как и не всякий похитивший – вор».
Пришелец догадался, что эти двое мужчин без рода-племени похитили женщину, ставшую одному из них (как выяснилось позже – Хамыцу) женой, а для другого, его друга – Тотраза – невыносимой мукой. Поэтому чужак вносит в жизнь троицы тревогу, то, что ими ощущается как грозная небесная десница. Ацамаз предложил разделить с ним то, что имел – хурджин с чуреками и сыром, два мешка зерна – и обрел в доме ложе из пахучего летнего сена. И тогда поток воспоминаний героя разъясняет читателю загадочную ситуацию. Ацамаз вспоминает себя мальчишкой.
…Еще 300 лет тому назад жителей осетинского аула поразила непонятная болезнь якобы из-за отравленной в реке воды, названной Проклятой. В ожидании смерти они замуровали себя заживо в склепах. С тех пор никто не селился в этих местах, лишь на острове сохранилось несколько полуразрушенных склепов. Ацамаз, зная эти места еще ребенком, возвращается сюда, зная, что ему предназначено умереть именно здесь. А эти двое? Им не только похитившим женщину, но и пролившим кровь, надо было решиться обосноваться здесь, у Проклятой реки, в долине склепов и беды, только бы не попадаться тем, кто гнался за ними до перевала. «Выходит возмездие было страшнее, чем вековая пустынность места, помеченного клеймом… Они предпочли числиться в изгоях, нежели двинуться дальше», ибо «расплата казалась им неминуемой». И вновь наплывают на Ацамаза картины детства: они с дедом на вершине, где еще можно из ледникового ручья напиться воды, но мальчишка еще полон отчаяния: две недели назад умели от неведомой страшно болезни его маленькие брат и сестра. Древняя-древняя легенда рассказанная дедом смешалась с явью, утратой близких (мальчик теряет и деда, и родителей, дядю, ушел от родственников). Но теперь он вернулся: «Что бы ни произошло, умру я здесь. – думал он, глядя в сырой настил потолка. – У Проклятой реки. Я слышу это сердцем. Слышу это, как взгляд. Выходит, так тому и быть…»
Ретроспективны и главы посвященные беглецам. Экзотичны сцены любви-вражды мужчины (Хамыца) и женщины, ее страх перед бесплодием, ее переживания на фоне первозданного охотничьего рая, картин ненастья:
«В непогоду ущелье преображалось, чернело и словно бы делалось глубже, постепенно увязая в тумане и бледно светлея глухим, ослепшим небом. Оно походило на склепы и пустоту, в которой они, все трое, начинали явственно
