в чужую личность, в ее особенность и значение»[116].
Вопрос о необходимости новой критики, способной понимать поэзию, оценить накопленные ею богатства, закрепить и зафиксировать открытия современной поэзии, определить и сформулировать новые для нее пути обсуждался в среде символистов на раннем этапе в основном в эпистолярной форме. В. Брюсов в 1890-е годы, не имея возможности оценить новую поэзию в общедоступных журналах, выражал оценки в переписке. В письмах к П.П. Перцову обсуждались и теоретические вопросы, важные для формирования принципов ее изучения, которые проявятся в полной мере в литературно-критических выступлениях Брюсова начала XX в. (поэзия как отражение личности художника, необходимость рассмотрения поэтического произведения «в союзе» с личностью, отрицательное отношение к имманентному анализу произведения, поиск философского миросозерцания в поэзии).
В письме от 14 июня 1895 г. Брюсов изумлен тем, «почему до сих пор никто из критиков не займется современной нашей поэзией как целым»[117]. Спустя некоторое время он с сожалением признает, что «истинно современный дух поэзии у нас некому оценить»[118]. Брюсов говорит прежде всего о «падении» критики, посвященной поэзии: «У нас не так давно говорили о падении поэзии, но до какого же величайшего падения дошла наша критика, если в ней нет ни одного человека, понимающего поэзию, а есть гг. Буренины и фельетонисты “Исторического вестника”»[119]. В этом же духе Брюсов высказывался и в ряде неопубликованных критических опытов 1890-х годов. Например, в «Критических заметках о журнале “Русское богатство” и его сборнике»: «Кто пишет рецензии? <…> Я понял бы, если бы о моих стихах высказался сурово [неразб.] К.К. Случевский, вообще человек, знающий, что такое стих. Но какое мне дело до [нрзб] неподписанного ругателя из “Русского богатства”?»[120].
Только из переписки Я.П. Полонского с А.А. Фетом становится известно, к примеру, отношение поэтов к статье В. Соловьева «О лирической поэзии» (Русское обозрение. 1890. № 12). Полонский, не соглашаясь с Соловьевым в том, что поэзию нельзя ограничить сферой красоты мироздания и любви, недоумевает: ведь тогда «надо похерить почти что всю классическую античную поэзию, в особенности Марциала, у которого о вечной любви, вечно присущей человеческой душе, нет ни слуху ни духу»[121].
Письма Розанова свидетельствуют об обширном круге чтения, в том числе, и в области критики. Он просит мнение Страхова о статье Громеки о Толстом («Литературные изгнанники», письмо 2-е), упоминает о «Трех речах в память Достоевского» (письма 3-е и 6-е), благодарит Страхова за его книгу о Пушкине и других поэтах, но спорит с ним относительно Лермонтова (письмо 8-е), делится впечатлениями от чтения полемики Достоевского с Добролюбовым (письмо 4-е), от статей Михайловского о Толстом (письмо 8-е). В 17-м письме он намеревается «всецело отдаться критике Достоевского»[122].
Указ. соч. С. 226.
Письма В.Я. Брюсова к П.П. Перцову 1894–1896 гг. (К истории раннего символизма). М., 1927. С. 27.
Там же. С. 65.
Там же. С. 79.
РГАЛИ. Ф. 386. Картон № 36. Ед. хр. 39. Л. 1.
Литературное наследство. А.А. Фет и его литературное окружение. Т. 103. Кн. 1. М., 2008. С. 868.
Розанов В.В. Собр. соч. Литературные изгнанники: Н.Н. Страхов, К.Н. Леонтьев. М., 2001. С. 205.
