публицистическое. Эстетические традиции Белинского, по злому капризу судьбы, перешли на какие-то второстепенные, проселочные дороги, предоставив широкую столбовую дорогу влиятельнейших русских журналов людям с ярко-выраженными экономическими и политическими убеждениями, с гражданскими страстями, но без серьезной научной подготовки, без всеобнимающего теоретического миросозерцания, без способности: связать в одно гармоническое целое все интересы человеческого существования. Белинский, завещая будущим поколениям несколько блестящих образцов литературно-эстетического разбора, не передал им цельной и – самостоятельной философской доктрины, с аппаратом необходимых логических доказательств с ясно-поставленными отвлеченными теоремами, со всеми научными и практическими выводами, остались предания <…> Осталась только практическая тенденция к добру, воспринятая вождями поколений <…> Но критика, литературная критика, по смерти Белинского, стала бледнеть и вырождаться»[201] – в свернутом виде дается конспект будущей истории критики.
Как бы нацеливая читателей (очевидно, что Волынский обращается и к Мережковскому) прочесть «Эстетические отношения искусства к действительности», он акцентирует особую роль Чернышевского в русской критике: – «это самый сжатый кодекс русского утилитаризма, самое яркое выражение начавшегося умственного декаданса», «свод мертвящих критериев, целая программа войны против искусства с поразительным смешением элементарных эстетических истин». В то же время Волынский замечает поразительную «иронию судьбы»: на эти страницы «история наложила печать благородного страстотерпчества, рыцарской честности и редкой нравственной порядочности»[202]. Нападки Мережковского на современных критиков (Скабичевского, Протопопова и Буренина) оцениваются Волынским иронично. В ход идут выражения, связанные с семантикой войны, сражения. «Мережковский беспощаден: одним ударом острой шпаги он сваливает с ног и Протопопова, и Скабичевского, и Буренина…» В такой же комической обрисовке подается и «сражение» Мережковского с Бурениным: «Я искренно жалею Буренина. Он с таким азартом сам барабанил по головам некоторых посредственных писателей, он сам покрыл славою свой критический скальпель, и вдруг пришел Мережковский, плюнул, дунул – и нет ничего, пустое место. <…> Он ли не был страшен для молодых поэтов! Не о нем ли все вопили: нет когтей острее его критических когтей! Но вот пришел Мережковский, размахнулся, ударил, и Буренин-критик умер. <…> Баста, кончено! Мережковский сразил Буренина! Выходите вы, маленькие, выходите вы, скромненькие… Свобода, свобода!»[203] Мастерство полемических аргументов Волынского, их незаурядная стилистика побуждают согласиться, что «“Русские критики” читаются отчасти как роман о литературе, отчасти – как литературоведческое исследование»[204].
В итоге, осудив подход Мережковского, Волынский ставит вопрос о том, как подходить к изучению критики. Интересно,
Волынский А.Л. Указ. соч. С. 764–765.
Там же. С. 765.
Там же. С. 766.
Толстая Е. Указ. соч. С. 290.
