– страх прикосновения. Во-вторых, в массовой унификации Канетти акцентировал состояние абсолютного равенства: там, где «тело прижато к телу», человеку безразлично, кто на него «давит». «Кто бы на тебя ни напирал, он такой же, как ты сам» [13, 19]. Так и у Шаламова: радостью была одинаковая кормежка (1, 457); белые заплаты на рваных грязных телогрейках делали заключенных одетыми в одну и ту же «арестантскую форму» (1, 467), но главными уравнителями были, конечно, постоянный голод, мороз свыше 50 градусов, тяжелейший физический труд. Поэтому основания для зависти, обиды, тем более вины были смехотворны. Никто ни перед кем не виноват, никто никому не должен.
Далее. Канетти дифференцирует массу на открытую и закрытую. «Открытая масса не ощущает или не представляет, насколько велика она может стать» [13, 24]. Она способна расти до бесконечности, ее рост естественен и пространственно не ограничен. Не случайно Нагорная проповедь совершается не в храме, но под открытым небом, вопреки официальным ритуалам. Этот протест против навязанных властью правил философ рассматривает как «стремление павлинистского христианства высвободиться из родовых и фольклорных границ еврейства и стать универсальной верой человечества» [13, 25–26]. Закрытые же массы всегда связаны с пространственной закрепленностью, с осознанием границы, предела; они находятся в особом социальном сегменте, который является манипулятивной зоной.
Концентрационный лагерь – это, конечно, закрытая система; более того, система-кольцо, характеристику которой мы также находим в трактате Канетти. Только если в качестве примера философ приводит положение массы на арене, где «круг захваченных зрелищем лиц <…> удивительно гомогенен» [13, 33–34], то у Шаламова ситуации самозамкнутости толпы на самой себе, возможно, менее зрелищны, но более драматичны.
В рассказе «РУР» (речь, естественно, идет не о Руре, оккупированном в свое время франко-бельгийскими войсками, – это сравнение никому не могло прийти в голову), а о роте усиленного режима. Это была «тюрьма в тюрьме, лагерь в лагере» (1, 255), куда направлялись те, кто не отказывался работать, но не мог выполнить норму по причине физического истощения. «Нас повели к РУРу, но РУРа не оказалось на месте», т. е. отсутствовал штрафной барак, где должны были находиться изнуренные люди. «Я увидел еще живую землю. <…> Увидел черный прямоугольник обугленной земли <…> Люди ворочали бревна, торопились, ругались, и на моих глазах вставал омоложенный РУР <…>» (1, 456). В чем дело?
Оказывается, автор описывает восстановление («омоложение») темницы, стены которой накануне раскидал пьяный завмаг «из бытовиков». Формально он мог переступить границу и не боялся пули часовых, так как те отлично разбирались в Уголовном кодексе, разрешавшем убивать только осужденных по 58-й статье. Но в этом и заключается неписаная власть массового страха, в силу которой даже завмаг, «явный герой» по арестантским понятиям, раскидав препятствие, «не решился уйти из этой черной ямы». Еще более боялась перешагнуть
