Переживания были сильны и неодолимы, но Йенифер не хотела делиться ими по принуждению.
Свесив босые, отмытые от грязи, пепла и запёкшейся крови ноги, она сползла с кровати на пол, и первый шаг мученическим воплем встал поперёк горла. Джейн засипела, шмыгнула носом и смазала раскалённые жемчужины слёз, всё же сорвавшиеся с её длинных ресниц. Две капли, оброненные ненароком, прочертили исток глубокой реки страданий и мук, которая неотвратимо полнилась бы с каждым прожитым днём, чтобы к закату сломленного бытия выйти из берегов и смыть собою уродство, поразившее бренный мир.
Лунным отсветом, упавшим на рябую водную гладь, проплыла Джейн мимо межкровниц, с которыми ей довелось познакомиться по воле изощрённой судьбы. Она не остановилась из уважения, не замедлила шаг, напротив, передвигалась шатко и боязно, как по острию ножа.
Смоль и Пурга, несмотря на свой суровый вид и угрюмую, диковатую внешность, могли похвастаться душевной широтой и драгоценным умением сострадать ближним своим или слабым, озябшим чужакам, которые попали в беду. Порядки межкровных общин были суровы: народ, отовсюду изгнанный и презираемый многими, по понятным причинам ограждался от незнакомцев кровавыми обычаями, ритуальными плясками и собственным диалектом, постепенно вытесняющим даже мало-мальски понятные слова. Сила воли у жителей скрытных деревень, затаившихся среди вековечных древ, мхов и болот, была непоколебима, однако недоверчивость и нужда в торжестве справедливости, впитанная вместе с молоком матери, вынуждали их обосабливаться, бежать от гнёта огромного мира всё дальше в глушь, в чертоги звериных обителей, дабы породниться с ними по духу, стать единым целым и костьми, и кровью.
Загнав себя в узкие рамки колкого мироздания, ледяным шаром свернувшегося в беспредельной пучине всеобъемлющих реалий, межкровный народец породил невиданную доселе культуру. И эта культура, влекущая ароматами гари, крови и животного мускуса, неизбежно отчуждала его не только от людей и иных рас, но и от других межкровных общин.
Как бы то ни было, Пурга и Смоль поступились привитой негласностью. Они не только принесли раненое дитя в свою обитель, но и нашли детскую одежонку, чтобы щупленькая девочка, пригодная разве что для не шибко наваристой похлёбки, не промёрзла насквозь до определения её судьбы.
На сундук, что оставался незамеченным вплоть до окончания недолгого разговора, легли костистые длани седой охотницы. Громыхнул увесистый замок, исполненный в форме двух змей, пожирающих друг друга в неистовой схватке. Со скрипом приподнялась и откинулась назад деревянная крышка, изогнутая наподобие бочки, которую опустошили да разрубили на две половины. В воздух поднялась пыль. Со вздохом залетела она в нос, и Пурга чихнула, наморщив низкий лоб, который из-за выразительных надбровных дуг будто выдавался вперёд жемчужной полусферой.
Из сундука пахнуло плесенью и сыростью, охотница вытащила из него свёрнутую мантию из выделанной кожи и меха. Мантия была явно великовата
