культуре, однако приобрели траурные мотивы и оттенки, отсылающие к царствованию смерти, её необоримости. В костях изгнанники, рождённые в запретных и всеми осмеянных союзах, взрастили заботу, коей им не хватило в распростёртых объятиях жизни. Черепа стали их спутниками – оленьи предостерегали, а волчьи отводили напасти и защищали от умыслов врагов, которых у порочного племени было предостаточно.
С любовью начищенные, молочного цвета черепа угрюмыми ликами отражались в золотом блюдце дневного светила. В их глазницах расплескалась горючей смолью мгла, которая при приближении степенной процессии вспыхнула призрачным пламенем. Синие огни с шипением зажглись во всех чёрных пустотах, наполнив пустые пары глаз замогильным холодом и сиянием заснеженных льдов. Десяток волчьих морд, увековеченных в белом мраморе, воззрился на незваных гостей лазурью потустороннего свечения, наполнившего полости истлевших очей. Исчерпанная пустота зацвела голубыми незабудками, которые радушно подожгло бледнолицее солнце.
Глазницы зажигались постепенно: от старых черепов огонь зрячести передавался к относительно новым, срубленным с мохнатых шей несколькими годами ранее. Зрелище, противоречащее заветам привычной святости, завораживало своей ужасающей красотой. И этот оксюморон в полной мере описывал суть убеждений, которые проповедовали обитатели здешних земель: даже смерть, зачастую уродливая и омерзительная в своих проявлениях, обладала своей прелестью. Она была зеркальным отражением жизни, её молчаливой сестрой.
Проходя мимо потухшего костра, Джейн видела девушек, почти что неотличимых друг от друга. Имена у них были соответствующими: Жизнь и Смерть. Всюду они были вместе. И радости, и горести делили поровну; недостатки свои обращали в достоинства, с упоением нанося шрамы и ритуальные татуировки на свои юные тела. В рисунках на их нежной коже крылась история их жизненного пути, тесно соприкасающегося с потусторонним миром, и грядущего посмертия, к которому они, не кривя душой, стремились, прославляя нерушимый союз жизни и смерти в заунывных песнях, что сосредоточили в себе звонкость и надрыв двух девичьих голосов.
В общине, основами которой были кровные узы и их пагубное смещение, всё держалось на символах. И в культуре, и в быте не было вещей, обделённых сакральным значением.
Черепа, леденящими душу гроздями раскинувшиеся над дверным косяком, отваживали от Верховной обители недоброжелателей и обозначали своеобразный переход из одного состояния в другое, из плотского обличья и неосязаемое, звёздной пылью сотканное. Входя в пристанище волчьих духов, гость оставлял позади жизненные тяготы и устремлял взор в благоговейную черноту, в которой языками синего пламени петляли легенды минувшего, настоящего и далёкого будущего. Названые Матерь и Отец брошенных, оставленных за бортом жизни сирот ведали тайнами и секретами, доверенными им великодушным Покровителем, карающим и поощряющим по
