условиях предполагает отказ от цели возмездия (мести, кары и т.п.) и тенденцию к смягчению наказания.
Что и говорить, мысль не самая воодушевляющая. Могут иметь смысл некоторые уточнения. Возможно, автор идеи выразил ее суть не самым строгим образом.
Во-первых, регулируемость или управляемость преступности (или преступностью?) понимается, видимо, как процесс воздействия на нее со стороны общества и государства.
Но результаты такого воздействия ставятся под большой вопрос фактом повсеместного и постоянного роста преступности, особенно в странах с развитой экономикой и социальной сферой.
Необходимо принять во внимание еще и другие факторы – например, относительная саморегулируемость или самоуправляемость преступности как специфической подсистемы, а также воздействие преступности на общество и государство.
Во-вторых, Д. А. Шестаков говорит не просто о неискоренимости преступности (видимо, в смысле невозможности устранения ее из жизни любого общества), а именно о неискореняемости (если остановиться на буквальном ее толковании, логически неизбежно придем к мысли, что преступность не только невозможно искоренить даже в будущем, но и вообще незачем ее искоренять ни сегодня, ни завтра).
Спор, таким образом, обостряется сведением его к вопросу: преступность – явление антисоциальное и, следовательно, обществу противостоящее, чуждое, несовместимое с обществом, его устоями, или же явление сколь угодно вредное и нежелательное в частностях, но в целом вполне терпимое обществом как неизбежное его же собственное порождение, свойство или качество?
В Европе действительно господствует представление о преступности (европейской, большей нашей) совсем не трагическое.
Даже и рост преступности воспринимается как обычное явление, больше того – как доказательство прогресса, издержками которого или платой за который преступность обычно и трактуется.
Потому и различают там уровни преступности приемлемые и неприемлемые.
В России же неизбежно придется искать ответ на вопросы, которые Ф. М. Достоевский именовал проклятыми.
Например, совместимо ли мирное сосуществование, сожительство с преступностью в контексте традиционного для нашего народа и русской культуры взгляда на преступление не как на детективно-развлекательный сюжет, а как на попрание законов естественных и первооснов жизненных, в контексте исходного для нас действенного неприятия зла и духовного противостояния ему?
Всем ли хорош для нас европейский опыт, опыт именно «взаимоотношений с преступностью на цивилизованном уровне»?
Русское духовное наследие, когда органически не приемлет что-либо, не придает решающего значения силе, величине и другим факультативным параметрам противостоящей стороны. И дело в принципе, отнюдь не в частностях.
Все религии очень серьезно,
